Первый председатель Федерации хоккея Беларуси Евгений Анкуда: вместо хоккейного «Динамо» в Минске мог быть СКА

Евгений Анкуда был первым председателем отечественной федерации хоккея и четверть века руководил столичным спортом, начиная еще с конца пятидесятых – в те времена, когда страна, расправив плечи после кровопролитной войны, ковала славу в том числе и одной из самых спортивных республик Союза.

Считаете, так долго не живут? А вот и нет! Дедушка известного белорусского хоккеиста Евгения Курилина пребывает в хорошей форме. Несмотря на проблемы со здоровьем (в 90, согласитесь, без них обойтись нелегко), Евгений Кириллович, тем не менее, сохраняет живой ум, иронию и позитивное отношение к действительности. Три часа мы говорили о жизни в парке Янки Купалы, аккурат напротив его знаменитого дома возле цирка.

– Родился я в 1930-м в Смоленске. Раньше там находилась вся республиканская власть. Это потом уже, когда Западную Белоруссию «осчастливили» присоединением к СССР, все в Минск переехали. Говорите, рассказать вам о моем детстве...

Знаете, дети тогда тоже были счастливы, они ведь многого не знали. А то, что происходило вокруг, не понимали. Приходишь в школу, а учительница говорит: «Откройте такую-то страницу учебника истории, видите портрет дяди? Вырывайте! Он – враг народа».

Жили мы в большом доме в центре города. По ночам к нему подъезжали «черные вороны», а назавтра по соседям разносились новости, кого арестовали. Но мы верили, что все делалось правильно: мол, с замаскировавшимися врагами и агентами иностранных разведок только так и надо поступать. Альтернативной точки зрения не существовало.

– Кто ваши родители?

– Отец умер в 1931-м, а мама работала машинисткой в городском совете депутатов. После освобождения западных областей ее направили в Барановичи. Помню, когда ехали на поезде, на старой границе в Негорелом, пока проверяли документы, вышел на перрон и увидел огромный транспарант «Коммунизм сметет все границы» – такой тогда был девиз у советской власти.

Приехав в Барановичи, обнаружили совсем другой уровень жизни, в Смоленске такого не видели. Там уже и велосипеды были, и машинки маленькие, «фиатики» – удивительно по тем временам. Помню, когда привезли первый велосипед в Смоленск – с фонариком впереди, у нас весь дом высыпал посмотреть на это чудо.

В Барановичах встретили войну: мама в облвоенкомате работала, и через пару дней за нами пришла машина. Распустили перину, в наволочку сложили весь скарб, в том числе фотоальбом. В сумочку отправились только документы.

По дороге в Минск машину несколько раз с воздуха обстреляли немцы. Летит самолет низко-низко и огоньки непонятные на нем. Понял, что это такое, только когда пули начали свистеть – тогда все рассыпались и попрятались по кустам.

Вечером подъехали к столице, та горела сплошным заревом. Заградотряды в город уже не пустили, отправили в объезд в Колодищи – там нас посадили в поезд. Поехали, а ночью поднялась стрельба, разнесся крик, что диверсанты перерезали дорогу. Люди выскочили. Мы тоже, оставив в теплушке все наволочки со скарбом. Жаль мне фотоальбома, никакой памяти не осталось... Утром пешком добрались до Борисова – из вещей только мамина сумочка с паспортом и моей метрикой.

Потом была долгая дорога эвакуации. Вначале попали в Башкирию, в деревню недалеко от Уфы. Но там, конечно, страшно было: все очень бедное, грязное, а у нас даже теплой одежды нет.

Мама молодец, добилась как-то, чтобы мы двинули дальше, в теплый Узбекистан. Из Ташкента отправились в Бухару. До сих пор помню: на перроне встречали накрытыми столами с шашлыками, пловом... Представляете, чем это было для нас, в одной одежке и без продуктов прорывавшихся на юг страны.

В итоге оказались в кишлаке под Самаркандом. Мама работала в воинской части, а я начал трудиться в колхозе. Собирал хлопок, фрукты и немного учился в школе. Узбеки к нам замечательно относились – хорошие люди. Вы ж не подумайте, башкиры тоже неплохие, но они бедные, а что можно дать, если у самих ничего нет?

Когда начали освобождать Беларусь, мама написала письмо – и ей дали вызов, самим уехать не дозволялось.

В Барановичах принялся за работу: вначале на ремонте машин, потом шофером. Когда надоело баранку крутить, решил, что надо куда-то пробиваться. Выбрал Минск, Белорусский университет.

Готовился к поступлению, а вечером ходил на волейбол. У нас летчики стояли, а те здорово играли. И вот как-то у них объявили тревогу. А рядом баскетболисты бегали, и как раз одного человека не хватало.

– Понятно...

– Короче, случайно приобщился к этой игре. А когда в 1950-м в столице поступил на отделение философии истфака и пришел на тренировку сборной университета, то оказался там сильнейшим. Парадокс, которого до сих пор понять не могу. Спустя месяц завкафедрой спорта предложил должность штатного тренера мужской и женской команд вуза. А чуть позже получил приглашение в сборную республики.

– Невероятная карьера.

– Думаю, повлиял рост. По тем временам вымахал высоко – 184 сантиметра. Стоял в шеренге вторым после Женьки Никитина – чемпиона Европы 1951 года, у него было 186.

И вот считайте. Как студент я получал стипендию, плюс зарплату за две команды тренером, а также сборы – по 2.50 в день. И поездки по всему Союзу. Конечно, «мерседес» тогда позволить себе не мог, но водить девушек на кофе – без вопросов. Кино опять же, стадион «Динамо».

Какие люди тогда приезжали! Один Яшин чего стоил. Матч с московскими динамовцами, идет атака на те ворота, что ближе к улице Свердлова. А за нас тогда играл Гена Хасин. Страшное дело – он как-то вез меня на машине, сам за рулем, голова все время повернута к собеседнику, а скорость приличная. У меня от ужаса волосы вставали дыбом: «Гена, смотри на дорогу!»

А он, оказывается, смотрит, так уж устроен у него зрительный аппарат. Один глаз одну сторону обозревает, другой – противоположную. И вот Яшин тоже на это повелся. Классный вратарь ведь всегда за игроком наблюдает: куда тот кинет взгляд, туда и ударит. Поэтому он был спокоен, когда Гена любовался центральной трибуной, не обращая внимания на стража ворот москвичей. А потом как зарядит – и вынимайте.

Я потом со Львом Ивановичем был на Олимпиаде 1968 года в Мехико. И он вспомнил тот матч. Меня, говорит, никто не предупредил, что ваш Хасин косой и на него нормальные правила не действуют.

Помню встречу с Всеволодом Бобровым, тогда уже тренером одесского «Черноморца». Были вместе в компании в Москве, и он тоже рассказал забавную историю об игре в Минске, когда защищал цвета ЦСКА. Тогда Мише Савосю – новобранцу «Динамо» из Барановичей – поручили опекать грозного центрфорварда. Миша был парнем шустрым, и так он вцепился в Боброва, что то и дело раздавались свистки. Короче, играть он Всеволоду Михайловичу не дал.

И когда было застолье, Бобров специально подсел ко мне: «Слушай, у вас там в «Динамо» играл один... Все ноги мне поразбивал – никогда столько синяков и ссадин не случалось. Кто такой вообще?» – «Миша Савось». – «Савось? Не слышал. Но выключил он меня, конечно, из игры совершенно...»

Кто помнит сегодня Савося?.. Часто говорят: он прилежно работал и стал великим спортсменом. А в жизни так не бывает, хорошим – да, но не великим. Чтобы стать кумиром поколения, надо все-таки иметь дар свыше, как у Яшина, Боброва или Стрельцова.

Эдик в Минске играл в традиционной манере: ходил пешком по полю, стоял, выковыривал бутсой камушки из газона. За всю игру сделал два рывка. Скорость у него была такая, что защитники мгновенно оставались за спиной. Первый забил пушечным ударом метров с двадцати, второй – головой после навеса. Один отыгрался за всю команду со счета 0:1.

«Торпедо» селилось в Минске в лучшей гостинице, напротив стадиона. И когда Эдик выходил на улицу, его ждали самые красивые девушки города. Поэтому, когда говорят, что перед чемпионатом мира 1958 года он кого-то там изнасиловал, это, конечно, чушь. Ему этого не надо было делать, на него и так все женщины бросались.

Стрельцова отправили в тюрьму, а на чемпионате мира в это время блистала сборная Бразилии с юным Пеле. Мы с ними оказались в одной группе, и дуэль двух вундеркиндов ожидали миллионы болельщиков. Но сейчас остается только предполагать, чем бы она закончилась…

– Однако же вернемся в ваши пятидесятые.

– Работал тренером до 1957 года, пока не избрали первым секретарем Ленинского райкома комсомола. Случайно получилось: встретил в городе Александра Никифоровича Аксенова, участника войны и тогда первого секретаря ЦК комсомола республики. Знали друг друга еще по Барановичам.

Пригласил к себе, вызывает человека и спрашивает: «Где у нас есть места инструкторов? Вот у человека философское образование. Хоть один у нас философ будет», – а сам мне подмигивает. Место нашлось в Ленинском районе, в отделе пропаганды. Через год второй секретарь, еще через год первый.

– Вы еще успели поучаствовать в Спартакиаде народов СССР 1956 года в составе сборной Беларуси.

– Больших лавров мы не снискали – обыграли в подгруппе туркменов и заняли 12-е место. Первое у сборной Латвии с молодым тренером Александром Гомельским. Он и Никитин оканчивали военный институт физкультуры в Ленинграде, только Женьку в Белорусский военный округ отправили, а того в Прибалтийский. И кто-то Гомельскому подсказал: есть парень ростом 218, который рубит лес. Фамилия Круминьш. Он поехал, приволок этого Круминьша в Ригу – и прибалты стали чемпионами.

Против великана ничего не сделаешь, если нет второго такого. А мне как-то повезло быть на матче Кубка Союза, когда рижане играли с Алма-Атой. У последних в составе выделялся Вася Ахтаев, 236 сантиметров! Он родился в Чечне, но семью депортировали в Казахстан. Имя у него было сложное, чеченское. Но все называли его Вася Чечен.

Так вот, ажиотаж перед поединком Васи и Круминьша был невероятным – народу собралось немерено. Пресса тоже подогревала. Всем охота была посмотреть, кто кого. В итоге Вася из этого баскетболиста-лесника сделал клоуна. И такой довольный был, аж светился.

Хороший парень, простодушный. Мама у него совсем маленькая была – здесь, видимо, заболевание на габариты повлияло. Он недолго прожил на самом деле. Но на площадке, конечно, был великаном: я против него со своими 184 сантиметрами все равно как щенок скакал. Не уверен, что с высоты взгляда он меня даже замечал.

Для Васи главным было больше чем на три секунды в зоне не задержаться. Брал мяч в руку и просто закладывал его в кольцо.

А председателем Минского спорткомитета я стал в 1957-м – вскоре после того, как Хрущев решил, что СССР начинает путь в коммунизм. Как-то поручили мне выступить от имени молодежи на собрании комсомольско-физкультурного актива республики. Скажу честно, толкать речи не любил. Во-первых, дикция не та. Во-вторых, на таких мероприятиях всегда вперед требовали текст. «По бумажке не выступаю!» – «Как так? Мы должны знать, о чем будете говорить». – «Тогда сами и выступайте». Ну, такой характер у меня был. Но им делать нечего: выступай, как хочешь.

Понятно, весь текст выдержал в духе времени. Но было в нем что-то, людей зацепившее. Поначалу, как и на предыдущих собраниях, все болтали – ноль внимания. Потом начали прислушиваться. Закончил – аплодисменты...

Оказывается, за мной уже тогда следил Виктор Ливенцев – спортивный глава республики. И с его легкой руки меня назначили председателем Минского спорткомитета.

– При котором в столице появился каток в парке Горького...

– Перед этой историей надо пояснить, как я стал председателем федерации хоккея. Играть начал еще ребенком в Смоленске – понятно, с мячом, сделанным из тряпок. О канадском хоккее до войны никто и не слышал. Уже после института начал ходить на ледовую площадку на «Динамо». Сын занимался с детьми, а я катался вместе со «Спартаком», который тогда тренировал Миша Сорока. Тоже человек уникальный: наставник, который никогда не стоял на коньках.

Вроде ничего у меня получалось. Начал со временем и за «Динамо» играть на первенство республики, но только в Минске – кто ж меня с работы отпустит? Ребята скумекали и решили, что председатель городского спорткомитета будет лучшим председателем федерации хоккея. Сижу как-то у себя в кабинете на Змитрока Бядули, заглядывает Павел Баранов, завкафедрой хоккея института физкультуры. Говорит, мол, вчера на конференции федерации меня избрали. «Вот вам протокол, стенограмма, подписи, все чин по чину».

Евгений Анкуда (справа) с Михаилом Захаровым.

– О времена, о нравы!

– Не отказался, потому что еще в райкоме комсомола занимался возведением спортивных площадок и заливкой катков. Теперь можно было развернуть работу в масштабах города – и площадки эти не только строить, но и освещать.

Так вот к крытому катку. До войны там стоял бетонный велотрек. И когда его решили обновить, я воспротивился. Во-первых, строить тяжело, во-вторых, люди насмерть бьются. Как наш Большаков в Туле. Собрал ведущих отечественных трековиков – они против бетонного. Нужен деревянный, но с трибунами и крышей. А в ЦК КПБ уже постановление есть по реконструкции трека.

Ковалев: «Что делать будем?» Предлагаю: «Давайте каток для фигуристов построим». – «Почему нет, вид спорта красивый. Не то что эти хулиганы с клюшками. Давай!» Оставалось согласовать с ЦК. Но и эту проблему решили.

А вот где взять деньги, которые нужны для возведения? К тому времени уже построили гребную базу в Заславле, где потом Катя Карстен выросла. Это раз. И была какая-то контора по наблюдению за водой в системе Министерства мелиорации и водного хозяйства СССР. Это два. Очень им понравилось место рядом с нами. У нас ведь и буфет уже готовый. И парилки есть, да и вид отличный открывается. Очень удобно за водой наблюдать именно оттуда.

Территория наша, они нам мешать не будут – справки я предварительно навел. Но надо же их убедить в обратном. Говорю: «Вопрос, конечно, можно решить, но нам понадобится не меньше 300 тысяч капиталовложений». У них никаких вопросов. Через три дня привозят из Москвы протокол согласования, по которому искомая сумма передается горисполкому.

– А вы точно родом из Смоленска, а не из Бобруйска?

– К тем местам отношения не имею. Разве что жена в Бобруйске школу оканчивала. Но я был комсомольцем нетипичным: все хитрости направлял исключительно на решение вопросов для людей... Итак, 300 тысяч есть. Взялись за проект катка. Стоимость очертили до миллиона рублей. Потому что в этом случае республика могла обойтись своими силами, а если сумма больше, то это уже юрисдикция союзного Госплана, а там все растягивалось неизвестно на сколько. Поэтому поставили 980 тысяч.

По закону можно начинать строительство объекта при наличии не менее 40 процентов ассигнованной суммы. Не хватало еще 100 тысяч. Вспомнили о зампреде Совмина Ниле Снежковой, курировавшей вопросы социального строительства и любившей фигурное катание.

Поговорил с ее помощником и узнал, что они не успевают освоить деньги на год. А по тогдашним правилам эта сумма не переходит на следующий год, а списывается. Докладываю председателю горисполкома Ковалеву, он при мне звонит Снежковой. Так и так, Нила Леоновна, хотим каток для прекрасного вида спорта построить. Чувствую по тону, разговор складывается хорошо. Потом бегу делать письмо и – нам передают 100 тысяч капвложений. Все, включают в государственный план строительства. Поручают такому-то тресту, начинается стройка.

– А где остальные деньги нашли?

– Лиха беда начало. У Ковалева таких объектов сотни. Отщипнул от каждого понемножку, кто ему что скажет? Да и если влезли в это дело, то никто в центре города стройку не заморозит. Ну а потом, вы знаете, основное время на льду занимала спортшкола «Юность», но что-то оставалось и фигуристам, процентов 20-30. Все честно.

– Кому принадлежала идея строить комплекс футбольных полей?

– Мне. Есть футбольная школа, значит, нужна база. Выстроил хорошие отношения с начальником отдела горплана Николаем Марченко. Но он украинец. И когда говорил мне: мол, зайди после обеда, неизменно ему отвечал: «Не заговаривай зубы. Думаешь, не знаю, что у хохлов голова варит только до обеда?» Он тогда просто валялся от хохота, так нравился ему ответ. Объехали с ним все пригороды Минска – и он указал на место, где сейчас расположен комплекс полей.

Раньше там лежала только однополосная дорога, по которой еще Фиделя Кастро возили. Территория принадлежала колхозу «Советская Белоруссия». Живая природа, глушь. Вся цивилизация заканчивалась на заводе холодильников.

Зал вначале спроектировали 24 на 12. Пытался его увеличить, но ни в какую. Снова довелось изобретать. Пришел на подпись к зампреду горисполкома, он утвердил поначалу старый проект, а я потом собрал все печати и заодно внес новый размер – 36 на 18. Нужна последняя резолюция. Специально пришел под вечер, зная, что функционер уже ошалел от посетителей. «Все как было?» – «Конечно». Подмахнул не глядя. И сейчас не знает, какой зал у нас на футбольных полях в Веснянке.

Однако перед этим у меня состоялся еще разговор с Ковалевым. Тот удивился: «Зачем 20 полей? И четыре-пять хватит с гаком». А я ему достаю газету «Футбол- Хоккей», где красуется снимок футбольного комплекса в Лондоне. И подпись: один из районных муниципалитетов Лондона построил комплекс из 50 с лишним полей. Говорю: «Неужели мы, страна, победившая в великой войне, не можем построить хотя бы 20, а не 50 полей, как англичане?» Довод Ковалева убедил: «Да, ты прав. Строй!»

Но предстояло еще победить колхоз: земля, хоть и не принадлежала крестьянам, находилась в их безвозмездном пользовании. Пришлось идти на собрание правления колхоза. Увы, мои трогательные доводы о детишках, играющих в футбол, суровых сельчан не убедили. Думаю, прежде всего они видели эти лужайки как отличное пастбище для личных буренок. А футбол побоку.

Облисполком тоже отказал. Осталась последняя инстанция – Совмин. Люди помогли выйти на зампреда – Героя Советского Союза Лобанка, и он подписал. Все-таки мы жили в социально ориентированном государстве.

– С Машеровым общаться приходилось?

– Он очень интеллигентный был, внимательный к людям, его за это народ и любил. Руки очень красивые – даже сигареты он держал как-то особенно, не по-советски. Сам по себе интересный: и ростом вышел, и манерами. Одеваться умел, аристократично выглядел. Спорт сильно любил и поддерживал.

Если бы я остался еще на год работать, то отстоял бы стадион «Трудовые резервы», который находился за Дворцом спорта. Все тогда бегали с идеей увеличить за его счет водное пространство. А по мне, не стоит ломать то, что создано природой. Давайте лучше благоустроим стадион, который находится в центре города.

Пошел к Бартошевичу – первому секретарю горкома партии, который когда-то в молодости работал диктором на стадионе. Нетрудно было предположить, что футбол он любил. Уговорил его на реконструкцию. Но потом меня перекинули на общество «Буревестник», идея заглохла и стадион сломали. Вот его мне до сих пор жаль. Некому уже потом было Бартошевича будоражить.

– Ливенцев был самым знаменитым министром спорта республики за всю историю...

– Мудрый в первую очередь. Умел работать с людьми, хорошую школу прошел и во время войны, и после. Проработал с ним почти 25 лет – и все время воевал из-за того, что он курил. Был хоккейный тренер Муравьев, такой же любитель подымить. Они как засядут – без противогаза не войдешь...

Ливенцева как-то встретил после поликлиники, он шел домой. Жил возле танка, а там горка, если от Свислочи подниматься. «Женя, помоги домой добраться». Взял его под руку, довел до лифта. Виктор Ильич предлагает: «Давай на следующей неделе встретимся, посидим, коньячку выпьем, вспомним былые времена…» Позвонил потом Жене Шунтову, предупредил, что скоро пойдем в гости. А наутро узнал, что Ливенцев умер. Рак легких.

Помощник по спорту высоких достижений у него был классный, Герман Бокун. Рубакой-парнем пришел в комитет из спорта – и потому всегда интересовался особенностями выборной и административной работы. Прямолинейный человек, заводился легко. Но спортсменов холил и оберегал, в обиду не давал. Надо сказать, что к нам и спортсмены, и тренеры любили переезжать. Отличный город с хорошим снабжением. Во многих городах СССР и половины такого не было. Ну и главное – давали квартиры.

– Давайте о хоккее. Почему у минского «Торпедо», обретавшегося в первой лиге советского хоккея, не просматривалось шансов подняться в элиту?

– У этой профсоюзной команды был один типичный минус – она не могла сохранить своих воспитанников. Повестка в армию – и все, лучший игрок уходит в ЦСКА или московское «Динамо». А тренер Муравьев был человеком покладистым. Вот сядут они с Ливенцевым и вместо того, чтобы поставить вопрос как надо и кулаком бахнуть по столу, всегда старался уйти от конфликта. Для меня это выглядело странно. Тренера, дающего результат, не выгонят, а даже если ты чей-то племянник, кум, брат и сват, но играешь плохо, то вылетишь, как пробка из бутылки. У Муравьева, увы, результата не было. Да и амбиций тоже. Квартиру в центре дали, и хорошо.

Я поставил вопрос по тренеру у Богданова – председателя всесоюзного ЦС «Динамо». Присутствовавший на встрече Владимир Юрзинов предложил Виталия Стаина, которого знал как хорошего специалиста. Действительно, он команду поднял. Но потом ему пришлось уехать из-за дочки, которая болела и никак не могла привыкнуть к нашему климату. Хотя ему здесь все нравилось. К слову, он самостоятельно проводил тренировки на коньках и накручивал наших игроков не хуже Боброва. Это здорово влияет на команду, когда у нее тренер, который сам умеет делать на льду все.

– Откуда вообще взялась идея организовать в Минске динамовский клуб?

– Когда в Киеве ликвидировали «бело-голубой» клуб и передали его в профсоюзный «Сокол», то я задумался: если уж богатая Украина не потянула, то какое “Динамо” в Минске?

Правда, потом пришла в голову мысль об армии. Летели мы как-то из Монреаля с молодежной сборной Союза. Тренером был Костя Локтев, а руководителем делегации Анатолий Мирошник – председатель спорткомитета Министерства обороны СССР, до этого командующий авиацией Одесского военного округа.

Решил не откладывать дело в долгий ящик, тем более у меня с собой кое-что было. Сели в бизнес-классе, понятно, девочки-стюардессы еще добавили – и стол до Парижа у нас получился изумительным. Спрашиваю, как бы решить вопрос с нашим «Торпедо», которое не мычит и не телится. Вот бы армейским клубом стать. Он говорит, что сам этот вопрос решить не может, но идея нравится – и по возвращении в Москву сходит к министру обороны Гречко, проработает вопрос.

А я уже знал, что этот вариант вызовет недовольство в динамовском обществе. Потому что у армейцев, кроме Москвы, были уже команды в Ленинграде, Калинине, Хабаровске и Чебаркуле. А столичное «Динамо» одно на всю страну.

Короче, подлетаем к Москве, она не принимает из-за погодных условий. Меняем курс на Ленинград – и уже на подлете к аэропорту в салоне яркая вспышка, страшный грохот. Оглянулся по сторонам – все сидят белые и, как я, наверняка думают о скорой смерти. Оказывается, в самолет ударила молния. Но повезло – летчики борт посадили. Правда, в Москву он уже не полетел. Мы с Анатолием Григорьевичем поднялись в буфет, выпили по стакану коньяка за второе рождение.

Потом я улетел в Минск, Мирошник в Москву. А на следующий день он поехал кататься на дельтаплане на Химкинское водохранилище. Катер дает скорость небольшую, поэтому один его товарищ предложил: «Давай махнем на аэродром, жахнешь там за моими «Жигулями». Мирошник – бывший летчик, а они все люди рисковые». – «Давай!»

Когда он потом летел за этими «жигулями», то в воздухе развязался фал и без напора воздуха парус просто свернулся. Упал он на землю с высоты 30 метров. Прожил еще пару дней в больнице и умер. Говорят, когда Гречко узнал, то жутко разозлился и запретил хоронить генерала с воинскими почестями. Поехал я потом к заместителю Мирошника, говорю, вот у нас был разговор с Анатолием Григорьевичем. А в глазах его читаю: мне это неинтересно...

Оставалось только «Динамо”». И как-то после очередного заседания президиума федерации хоккея мы отправились в буфет на втором этаже. Смотрю, стоит в одиночестве Владимир Юрзинов, и вид у него не самый радостный.

Подхожу: «Кажется, знаю, о чем думаете». – «О чем же?» – «Как выполнить поручение начальства, которому надо первое место. Но как обойти ЦСКА, у которого четыре фарм-клуба, а у вас ноль». – «Примерно так и размышляю». – «В Минске вполне можно сделать динамовский клуб. Вы нам поможете на первых порах, а потом, когда наши ребята подрастут, мы поможем вам».

Юрзинов задумался. «Команду-то, думаю, сделать можем, но на школу денег не найдем». – «Так у нас «Юность» есть, здесь я уже все решу». Он закивал, потому что к тому времени о «Юности» знали все: в молодежных чемпионатах СССР она обыгрывала кого угодно. И московское «Динамо» в том числе.

Через пару дней звонок в Минск: «Приезжайте, Богданов назначил встречу». Генерал Богданов – человек приятный. Рассказал ему все и вижу – у человека живые глаза, очень заинтересовался идеей клуба в столице Беларуси. А у меня уже и письмо есть от Минского спорткомитета, что мы гарантируем участие молодежных команд «Динамо» в чемпионатах страны. И расходы берем на себя.

Он тогда вообще расцвел: «Сам этот вопрос решить не могу, но обещаю, что в ближайшее время доложу Юрию Андропову. Надеюсь, найдем понимание». Так и случилось, тогдашний председатель КГБ СССР дал добро на создание минского «Динамо». Вскоре штаты канувшего в небытие киевского «Динамо» передали в Минск. Все, вопрос решен. Об этой операции в республике не знал никто. Ну а про СКА (Минск) я вам вообще первому рассказал. Могло ведь получиться и так...

– Однако вы ловкий.

– Если ты руководитель, то должен уметь решать вопросы. Помню, ректор БГУ Севченко не горел желанием строить спортивный комплекс БГУ. Хотя это нонсенс: ведущий вуз – и не имел своей базы! Но как-то мы с ним случайно оказались в одном купе поезда, следовавшего на Москву, и к утру вопрос решили. Но вы не пишите об этом, а то люди подумают черт знает что.

– А что здесь думать? Прожили красивую жизнь, были на своем месте. Счастливый человек.

– Знаешь, Сережа, нога сейчас так болит, что думаешь только об одном: скорее бы умереть. И жены уже нет, с которой были вместе 70 лет. Пусто дома стало. Одна радость – внук и правнуки...